"Вера" Христианская Газета. АНГЕЛЬСКИЙ ЧИН На смерть схииеродиакона Александра (Мамедова)

АНГЕЛЬСКИЙ ЧИН

На смерть схииеродиакона Александра (Мамедова)

В феврале ему исполнилось тридцать, а в конце июля его не стало. Болезнь и смерть схииеродиакона Александра стали ответом Господа на многие вопросы. Ангел посетил Сыктывкарскую епархию в лице этого монаха. Накануне его ухода наместник Кирилло-Мариинского скита игумен Игнатий (Бакаев) поделился через нашу газету печалью и радостью: «Вот лежит у нас больной инок, очень больной, но как много он для нас значит, с каким благоговением относится к нему братия. Он нас объединяет, и сделал для нас больше, чем мы для него: сплотил нас. Не раздор, а любовь вошла с ним в скит».

Нужно сказать, что одно время, до болезни, отче Александр метался, беспокоился, что наша Церковь не даёт должного отпора миру. Близость смерти не угасила в нём ревности, но сделала проще и мудрее. Страдания сделали отца Александра настоящим монахом.

Его судьба заставила меня другими глазами взглянуть на поколение, детство и юность которого пришлись на 90-е. Пьяные, безрадостные годы, мода на бандитов, культ денег и разврата, казалось, должны были погубить тех, кто не успел окрепнуть прежде, чем их накрыло этой грязной волной. Но вот она схлынула...

Передо мной фотография. Всё смотрю на это лицо, столь прекрасное в смерти.

Я помню

С его родителем – Сергеем Сергеевичем Мамедовым – мы проговорили без малого пять часов. В прошлом водитель-дальнобойщик, он всё пытался понять, как вырастил того, кто привёл его в Церковь, и называл сына то Сашком, то отцом Александром.

«Каким он был в детстве? – переспрашивает Сергей Сергеевич. – Обычным мальчишкой. Очень весёлым, всегда окружённым друзьями. Не сказать чтобы послушненький, но совестливый. За это я его уважал. Не врал никогда, скрыть что-то постыдное просто не мог. Как-то взял без спроса мою легковую машину и всю ночь катался с ребятами. Все следы этого, конечно, были скрыты, но я сразу понял – автомобилем пользовались. Ругать не стал, жду, что будет дальше. Смотрю, мается Сашок. До обеда промучился, а потом подошёл и обо всём рассказал.

Родился Саша здесь, в Сыктывкаре, но в 84-м году врачи сказали, что с его лёгкими оставаться на Севере опасно, дело может закончиться туберкулёзом. И отправились мы туда, где потеплее – в Оренбуржье, моя жена Наташа из тех краёв. Я там поначалу волком выл: здесь тайга, а там степи, раскалённое солнце. Но Александру стало легче дышать, и я смирился».

Надо сказать, что родители Сергея Сергеевича оказались на Севере не по своей воле. Мама украинка. Её отца угнали в Германию, а сосед тем временем сочинил донос, будто он добровольно с немцами ушёл. На самом деле, попав в плен, он бежал, сражался в партизанской армии Иосифа Броз Тито. Снова был пленён, освобождён американцами в Италии. Возвращается домой – а там никого. И поехал семью искать по всем северам. Нашёл. После реабилитировали и отца и мать, только это клеймо – сын врага народа – так и осталось, дети иной раз Сергея и фашистом называли.

«После школы Сашок поступил в Оренбургский педуниверситет, – продолжает Сергей Сергеевич, – а когда окончил, ему предложили стать офицером-психологом по контракту. Так он оказался в Горячем Ключе. До моря рукой подать, не служба – курорт, зарплата хорошая, живи в своё удовольствие. Но вдруг всё изменилось. Вскоре после того, как сыну присвоили звание старшего лейтенанта, он попал в госпиталь с прободной язвой. Едва успели его туда доставить вертолётом.

Сын был на волосок от смерти, операция длилась несколько часов, потом тяжёлый выход из-под наркоза и, может, ещё что, о чём Сашок никогда не рассказывал. В часть он вернулся совсем другим человеком. Нам сказал: «Я больше служить не буду, пойду в монастырь». В храм начал ходить ещё в последние месяцы армейской жизни, а когда вышел в отставку и вернулся домой, стал алтарничать в храме райцентра Первомайский у очень хорошего священника отца Валерия. Он привил сыну любовь к Богу и людям.

Я, помню, всё спрашивал сына, почему он оставил службу, что произошло с ним в госпитале и почему он вдруг пришёл в Церковь. Он говорил об искуплении грехов, но я так и не понял чьих – своих или наших».

Сон

– А прежде он никак не давал знать, что верует? – спрашиваю у Сергея Сергеевича.

– Крестили мы Александра ещё в школе, когда он учился классе в шестом или седьмом. Это была наша общая мысль с супругой: нужно детей – Сашу и Лию – отвезти в храм. Поехали в Бузулук, где уже открылся к тому времени монастырь во имя Тихвинской Божией Матушки. А спустя какое-то время Сашок рассказал, что ему приснился сон. Увидел он монастырь снова, но залитый водой, так что одна верхушка колокольни виднеется. Встревожился, подумал: вдруг там, в храме, кто живой остался, нужно нырнуть туда, может, удастся кого спасти. И вот спускается в мутной воде, нащупывает ступеньки на винтовой лестнице, чтобы не сбиться. В какой-то момент понял, что уже не успеет вернуться, воздух в лёгких заканчивается. Но стал спускаться дальше, пока не попал в храм. А там погибших нет, все живы. Стоят святые, смотрят на него, и так хорошо стало, легко дышать. Сашок мне говорил, что за святые, но я не запомнил.

Может, и схимонах Максим был среди них – праведник, замученный чекистами. Его могилка была рядом с монастырём, на старом кладбище. Со всех сторон к преподобному идут люди, и Александр его очень почитал. Чудеса там происходят всё время. Однажды крест замироточил, в другой раз ребёнок воскрес по молитвам к отцу Максиму. Об этом мне рассказал раб Божий Геннадий, который вместе с женой следит за могилкой. Ребёнку было года полтора, врачи констатировали смерть, вынесли его матери. Мать кричит: «Он не умер, он спит!» «Позаботьтесь о похоронах», – отвечают ей. Что было дальше, Геннадий так мне рассказывал: «Чистим-убираем могилку преподобного, видим: девушка идёт, вся в слезах, несёт ребёнка. Может, заболело дитя, и мать хочет за него помолиться. А она разворачивает одеяльце: “Мне врачи сказали, что мой ребёнок умер”. Дитя и правда не дышит, тельце уже окоченело. “Нет, он не мёртвый!” – кричит его мать. Ох ты, беда какая! Положили ребёночка возле могилки Максимушки и, встав на колени, стали втроём молиться. Около двух часов мы молились, и ребёнок вдруг заплакал. Для его матери это, наверное, не было таким уж великим чудом – она верила, что дитя живо. Но мы-то трогали ребёнка и справку читали, что он умер. Сейчас они с матерью к нам захаживают. И молодые, и старые идут к Максимушке за утешением».

Там, на кладбище, много убиенных священников погребено. Александр в Бузулукскую обитель любил приезжать. В монастыре подвизались его братья во Христе – протодиакон Христофор, простодушный, хороший человек, и другие. Они молились за него и когда он болел, и сейчас поминают.

Отец и сын

«Больше всего на свете сын любил ездить по святым местам, – продолжает свой рассказ Сергей Сергеевич. – Когда собирался в дорогу, настроение у него поднималось и он говорил: «Пап, я как на крыльях летаю». Однажды отправился в Дивеево к преподобному Серафиму и пропал. Ни писем, ни звонков. Правда, мы уже привыкли, что если он отправляется в паломничество, то это надолго, но тут начали волноваться. Вернулся сын месяца через полтора, счастливый, весёлый. «Сашок, ну куда же ты пропал?» – спрашиваем его. «Мама, папа, – отвечает, – разве можно переживать, если я в святое место поехал!» Оказывается, поиздержался, остался без копейки, так что даже конверт с маркой не на что было купить. А домой смог попасть вот благодаря чему. Женщина-паломница спросила его: «Вы тут служите?» «Нет, я просто трудник». – «Вот вам немного денег, что-нибудь купите себе». Этой суммы как раз хватило на билет до дому.

В другой раз он отправился в Оптину послушничать, подвизался при трапезной, потом в хоре пел, обучился колокольному звону. Оттуда поехал в Самарскую епархию, в Свято-Воскресенский монастырь, где настоятель игумен Гермоген принял Александра в число братии. В постриге сыну дано было имя Антоний, а вскоре его рукоположили в диаконы. Монастырь стоит на берегу Волги рядом с селениями, затопленными при строительстве Волжской ГЭС. Под водой оказались и храмы, над одним из которых всплыла чудотворная икона святой Варвары. Рыбаки увидели, как она плывёт и от неё исходит свет, подняли к себе в лодку. Потом она оказалась в Воскресенском монастыре.

Сын очень горевал о погибших селениях и о том, что на берегу рядом с обителью была построена большая лодочная станция с увеселительными заведениями. «Пап, не могу так, душа не на месте, – говорил он, – только на молитву встанешь, а там музыку включат так, что себя не слышишь». Помаялся он и вернулся к отцу Валерию в Первомайский. Для нас это было счастьем: сын всю нашу семью к вере привёл. И сестру, она сейчас в воскресной школе преподаёт, и нас с женой. Ведь после того, как нас в детстве крестили, мы с Наташей хотя и ощущали всю жизнь, что Господь нам помогает, но ни разу на исповеди не были.

– Вас в Свято-Казанском храме крестили? – спрашиваю я Сергея Сергеевича.

– Да, отец Владимир Жохов крестил меня в Кочпоне, в 1956 году. Мне тогда было 5 лет. Я не запомнил его лица, а только купель, в которую меня опускали, алтарь и ещё реку – она, как мне показалось, доходила почти до стен храма. Настояла на моём крещении бабушка. Отец, хотя и был мусульманином, ничего не имел против, наоборот, говорил, что у человека должна быть вера. Когда я шоферил, были поводы задуматься над этим.

– Расскажите, пожалуйста.

– Две истории запомнились больше всего.

На КамАЗе я ходил в рейсы по всей матушке-России, зерно возил. И были случаи, когда не просто на волосок от смерти находился, а поближе. В районе Магнитогорска шёл я раз по незнакомой дороге через Уральские горы с 25-тонным прицепом. И попал на крутом спуске в гололёд, а там ещё поворот над пропастью... Пассажиры увидели, что нас в неё несёт, и выпрыгнули, а я за баранкой остался, повторяя: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». Сзади прицеп наседает, тормозить бесполезно, руль крутить тоже – погибай, шофёр. И вдруг вопреки всему машина резко меняет траекторию и уходит вправо. Руки-ноги у меня отнялись, выполз из кабины, упал на колени. Откуда я это «Господи, помилуй» знал? – отец научил, а его – православные в лагере. Понял я тогда, что мне не просто подфартило, как говорят шофёры.

В другой раз шёл я по Татарии на Удмуртию, снова зерно вёз. Темно было, мелкий дождь, да ещё от колонны отстал. И вижу: привязались ко мне какие-то на «Волге», то обгонят, то отстанут, а потом развернулись и в лоб пошли. Я влево – и они влево, я вправо – и они сдвигаются, а бровка дороги там мягкая, слабая, если свернуть на неё – КамАЗ перевернётся. Не думали разбойники, что я это пойму, и вторую ошибку сделали: не рассчитав, зацепили переднее колесо моей машины. «Волга» отлетела, а я, оставив их позади, понял, что сейчас они развернутся и снова нагонят. Свернул на лесную дорогу, метров через тридцать остановился, вылез из машины и встал на колени перед раскладничком с молитвой «Живый в помощи» – с собой его возил. Молюсь – и вижу: сначала «Волга» проехала мимо, потом вернулась, остановилась на повороте. Вышли из неё пятеро, стали искать следы моего КамАЗа, не мог же он в воздухе раствориться! Подошли ко мне почти вплотную, по-татарски что-то говорят, злятся. Понимаю: заметят – не убежать. Но не заметили, так ни с чем и уехали. Это было чудом. До рассвета я молился.

Дальнобойщики часто гибнут из-за плохих дорог и лихих людей, но меня Бог миловал.

А потом Александр привёл нас с супругой к настоящей вере. При всей доброте Александр был строг во всём, что касалось заповедей. И нас вразумлял. Начали мы с Наташей и дочкой Лией исповедоваться, причащаться. Сын подолгу с нами беседовал, объяснял, как страшно жить без Бога. А потом заболел страшной болезнью – лимфогранулематозом называется. Нам сказал, что такова Божия воля, что он сам просил у Него... пострадать, что ли, я не очень хорошо понял.

«Он любил, и его любили»

Сыну сказали: нужна срочная операция, но он ответил, что пойдёт на неё только по благословению своего отца-настоятеля игумена Гермогена. Промешкали мы, упустили сроки. Александр, в то время его имя было Антоний, стал жить в келье при храме. Вижу: на глазах тает, умирает, и говорю: «Собирайся, повезу я тебя на нашу родину – в Коми». Почему сказал, и сам не знаю – потянуло. Верилось, что только на родине у Александра есть надежда выкарабкаться. Врач-онколог сказал: «Ваш сын дорогу не выдержит. Два-три дня – и умрёт». Но мы помолились, взяли в путь иконку Божией Матушки и отправились на моей «Ниве» в путь.

Неделю мы ехали с Оренбуржья, и это были самые страшные дни в моей жизни. На дорогах гололёд, но для дальнобойщика это дело привычное, а вот сына умирающего везти не всякому доводилось, и дай Бог, чтобы не довелось. Одно лёгкое у Александра наполнялось водой, он говорил: «Папа, не могу, я умираю, сделай что-нибудь!» Тогда мы останавливались у какой-нибудь первой попавшейся на дороге клиники и нам помогали. Сын был в монашеской одежде, это производило на врачей очень сильное впечатление. Я заплатить пытался, но врачи говорили: «Мы тоже люди», – и деньги не брали. Ни разу не отказали в помощи.

Через Москву мы добрались до Сыктывкара, у Александра не осталось никаких физических сил, от него вообще почти ничего не осталось – четвёртая стадия истощения, но… не знаю, как сказать… Другая сила в нём была, душевная или духовная, так что не я его, а он меня поддерживал. В онкологическом центре Сыктывкара нам сказали, что лечение обойдётся очень дорого. Полиса у сына не было, регистрация не местная, так что никаких возможностей получить бесплатное лечение. А заплатить нам было нечем, даже если машину продать.

И тогда Александр сказал: «Пап, а пойдём в епархию». С утра собрались и пошли. Сын повеселел, даже как-то выпрямился, и у меня тоже появилась надежда, какой-то духовный подъём. В епархии нам предложили обратиться к игумену Филиппу (Филиппову), он врач, мог что-то посоветовать. Батюшка нас участливо выслушал и направил к епископу Питириму. Было немного страшновато, я с архиереями никогда не беседовал, но когда увидел владыку, на душе стало спокойно. Подумалось: «Здесь нам помогут». Поразила его простота, и видно было, что он очень добрый человек. Посадил он нас рядом с собой, расспросил обо всём, а потом попросил меня: «Подождите пока в коридоре, мы что-нибудь придумаем».

О чём они с сыном после разговаривали, не знаю, только вышел он с записочкой. Попробую по памяти её воспроизвести: «Игумену Максаковского Кирилло-Мариинского скита отцу Игнатию Бакаеву. Произведите иеродиакона Антония в схиму...» Это было утром. «Сегодня в три часа состоится постриг, – пояснил отец Филипп, – а завтра с утра поезжайте в онкологический центр, найдёте там главного врача Андрееву, она поможет».

И поехали мы в скит, где нас тепло приняли и в прямом смысле (печку натопили), и в человеческом. Там сын снова стал Александром, схииеродиаконом Александром. И тогда он впервые за много дней улыбнулся. «Почему ты улыбаешься?» – спросил я. «Папа, у меня такое чувство, что ничего мне больше не страшно. Смерть страшна, но я её больше не боюсь».

Врач Андреева оказалась прекраснейшей души православным человеком. Был немедленно созван консилиум, медики сказали: «Надежды почти нет, организм слишком истощён, но будем лечить». Боялись, что Александру не перенести и первой химиотерапии, но он выдержал шесть курсов и пошёл на поправку, слава Богу. Это было осенью 2007 года. Господь подарил сыну ещё почти два года жизни. Владыка определил сыну служить в скиту у отца Игнатия и добился через Минздрав республики, чтобы его поставили на федеральное лечение. Я сына спросил спустя какое-то время: «Может, домой?» «Нет, – ответил, – душа лежит здесь служить. Я и представить себе не мог, что ко мне, простому монаху, с такой добротой могут отнестись». Он говорил о владыке Питириме, отце Филиппе, игумене Игнатии. Как о родном, заботилась об Александре Валентина Алексеевна Моцная, врач-терапевт из третьей поликлиники. Сын восхищался ими, делился радостью: «Меня так здесь любят!» И братия скита его полюбила, и прихожане навещали. Если бы у нас все люди были такие, как бы стала прекрасна жизнь.

Смерть

Какое-то время пожил я в Сыктывкаре, устроился работать на маршрутку, но не по моим это годам, начал сдавать. Вернулся в Оренбуржье, а в конце мая этого года стало неспокойно на сердце. Иной раз позвоню, спрошу: «Как ты там, отче?» «Слава Богу, пап, слава Богу!» – отвечал он. Такие скорби пошли, что понял я – надо ехать к сыну, иначе будет поздно. Денег не было, но когда прихожане нашего храма во имя прп. Сергия и университетские друзья Александра об этом узнали, собрали сколько нужно. Когда приехал в скит, отец Игнатий выделил мне, недостойному, келью в скиту, рядом с сыном. Это была такая честь...

Две недели я там прожил. Болезнь сына прогрессировала, но он крепился, много читал, пересказывал мне жития святых, вспоминал о поездках по святым местам. Говорил, что очень хочет повидать друзей в Первомайском, отца Валерия. «Сынок, как станет попрохладнее, съездим». Но сын так посмотрел на меня... Ничего не сказал в ответ. В скиту его постоянно навещали новые братья – иеромонахи Александр, Феодосий, Герасим, Сергий, Георгий, соборовали его и причащали. Они очень сдружились. В один из дней сын сказал: «Пап, ты скажи маме, чтобы приехала». «Ты крепись, сынок», – ответил я, и в надежде, что он нас дождётся, поехал в Оренбуржье за Наташей. Мы успели.

Поселились у племянницы, перевезли туда сына, чтобы мать тоже могла быть рядом. На Казанскую Божию Матушку ему стало совсем плохо, он стал задыхаться, попросил вызвать «скорую». В онкоцентре мы пробыли с ним рядом до пяти часов. Лечащий врач подошёл, сказал откровенно: «Состояние тяжёлое, но пытаемся... Может, что-то ещё возможно». Нам предложили отправиться отдохнуть. Я подошёл к сыну, спросил: «Отец Александр, может, нам остаться?» Он улыбнулся и говорит: «Нет, пап, езжайте, отдохните, а утром приезжайте». Как я позже понял, он боялся за мать, у неё сердце слабое. В девять вечера позвонил ему, спросил: «Как ты?» «Тяжело, пап», – ответил он. Это были последние слова сына, которые я в этой жизни услышал.

Когда утром приехали, медсестры подошли со словами: «Вас просят к врачу». И мы поняли, почувствовали с Наташей, что нашего сына больше нет. «Он скончался вчера вечером, в 10 часов», – сказал врач. Потом мы узнали, как это было. Медсестра подошла к нему и, увидев, что он улыбается, спросила: «Вам лучше?» «Да, лучше», – ответил он, закрыл глаза и с улыбкой умер.

Его похороны стали величайшим утешением, за что мы с женой, пока живы, будем благодарить владыку Питирима. Он приехал в скит и сам отслужил панихиду, а потом прочитал тронувшее сердце стихотворение. Похоронить сына владыка благословил в Ульяновском монастыре. Там есть прекрасное место на берегу Вычегды, возле молодого кедра.

Сын мне говорил бывало: «Папа, вы не скорбите, не надо скорбеть, когда человек умирает. Радоваться нужно. Он к Богу идёт. Что там будет – на всё Его воля, но будем надеяться на лучшее». Я его не до конца понимал, только сейчас понял. Так получилось, что скорбь у нас с Наташей уживается с радостью. Радость наполняет душу.

* * *

Иногда в разговоре Сергей Сергеевич тихо плакал, стараясь, чтобы я этого не заметил, потом улыбался. Очень долгий у нас был разговор, – наверное, потому, что нам обоим это было нужно.

Позднее, перечитав запись рассказа о том сне, который Александр увидел после крещения, я вдруг отчётливо понял – это было пророчество. Саша Мамедов предвидел тогда и свою болезнь, и свою смерть. Та мутная вода, сквозь которую он погружался, спускаясь в храм, наполняла его лёгкие перед смертью, отче так же задыхался, но не желал повернуть назад. Он доплыл, и дыхание его наконец стало лёгким, и святые встретили его.

В. ГРИГОРЯН 

«ИЩИТЕ ГЛУБОКИЙ СМЫСЛ»

Об отце Александре (Мамедове) рассказывает игумен Игнатий (Бакаев)

– Исполняется сорок дней со дня смерти схииеродиакона Александра. Он имел на меня и на всю братию нашего скита большое влияние. У него был небольшой монашеский опыт – по возрасту он годился мне в сыновья. Но так относился к святыням, с таким благоговением, что это передавалось и мне. Рядом с ним было непросто – он постоянно духовно трудился, заставляя меня внутренне собираться, строжить себя. С трепетом относился к монашескому одеянию, так что мне неловко стало являться на людях в рубашке, без подрясника. На службах отче Александр был как струна натянутая, и нам всем приходилось подтягиваться. Заметив отклонение от службы, – а он всё замечал, имея хорошее зрение и внимательность, – Александр с большим тактом меня поправлял. Без раздражения и ненужного морализма, с каким-то виноватым выражением лица он это делал, так что никому в голову не приходило обидеться на него. Это было радостное соработничество Богу.

Свято чтил священноначалие. Это было не малодушной покорностью или книжным принципом, а выстраданным, внушённым Богом чувством.

Он мечтал съездить попросить прощения у всех, в ком по ревности о Боге сомневался. Это было уже невозможно, но Александр исповедовался иногда трижды в день и исполнял любое послушание, словно не я, а Господь его давал. Когда нужно было выбрать какое-то лечение – предпочесть агрессивный вариант или щадящий, – отец Александр подошёл ко мне: «Как благословите, так и будет. Врачи боятся советовать». Я растерялся и взмолился: «Господи, что же мне делать?» И Господь дал мысль собрать маленький собор из пяти священников и двух врачей. Пришли ко мнению, что лучше выбрать щадящий вариант. Святой Амвросий Оптинский в таких случаях говорил, что монаху нужно не лечиться, а подлечиваться, и Александр этому следовал.

В середине июня он впервые не смог выйти на службу. Попросил меня прийти, исповедался, а потом спросил: «Когда пропоёте надо мной “Со святыми упокой”, куда положите?» Я понял, что в ложных утешениях брат не нуждается, и показал на поклонный крест, который стоит у нас в скиту: «Под ним и положим». «Мне нравится», – сказал Александр. Мы оба немножко поплакали, и я подивился спокойствию брата, с которым он уходил в Вечность, – страха не было вовсе. Ему становилось всё хуже, он начал задыхаться, но потом болезнь вдруг отступила. Брат Александр окреп, казалось, передумал умирать, и ещё две недели служил литургию. Народ к нему потянулся: и врачи с медсёстрами, без вызова, по своей воле, и наши прихожане. До двадцати человек в день его навещало. Кто лекарства нёс, кто святыньки – образа, маслице освящённое. Люди шли, чтобы выразить свою любовь, и это всех нас воодушевляло.

Когда его не стало, мы всё смотрели на его лицо, на котором было такое блаженство, словно не смерть с косой он увидел в последний миг, а ангелов. И у нас не было скорби при виде этой улыбки. Владыка приехал, отслужил панихиду в сослужении одного протоиерея, восьми игуменов и иеромонахов. Храм не мог вместить всех желающих проститься с братом, и я впервые так отчётливо понял, что мы все родные люди не в переносном, а в прямом смысле. Мы все – рода христианского, и столь близки друг другу, что осознать этого пока не можем. Владыка распорядился похоронить Александра не под поклонным крестом, а на ещё лучшем месте – в Ульяново, где погребают всех наших монахов. Братия там была занята сенокосом, но, когда увидела, что мы подъезжаем, на тракторе вернулась в обитель. Вижу: бегут в рубахах, вспотевшие, усыпанные какой-то трухой, переодеваются в монашеские одежды. В Троицком храме игумен Савва и уже одиннадцать священников отслужили панихиду. Насельники монастыря приняли Александра как родного, дорогого брата. Видно, дан был ему от Господа великий дар – объединять нас, христиан. Было так радостно, словно вторую Пасху в этом году встречаем.

Такого благоговения, такой правды, которой жил брат Александр, я редко видел в людях. В нём не было ни тени неискренности, наигранности. Говорил он редко, но удивительно точно и хорошо. Я просил его записывать, но отец Александр всё отнекивался. Понятно было, что духовно одарён, но скрывал это. Он, будучи схииеродиаконом, вообще стеснялся при мне, игумене, благовествовать. Братия скита, прихожане передали потом мне его главные слова: «Во всём, что с нами происходит, ищите глубокий смысл».

…Такое многолюдство было у нас в последние недели его жизни, а сейчас – тишина. Но торжественная. Молимся и чувствуем: он рядом. Брат Александр мало физически потрудился в скиту: мало гвоздей забил, дров наколол, печи не топил ни разу. Но он за нас молился.

 Пост Вконтакте: https://vk.com/slovoohriste?w=wall-51556620_8870%2Fall

Информация с сайта: www.rusvera.mrezha.ru/index.htm